Лихолетье в XX веке
Храм Успения Пресвятой Богородицы села Гжель в лихолетье ХХ века - окончание.
Из мест ссылки отец Николай неоднократно писал заявления о пересмотре его дела. И это не покаянные письма. Там встречаются пассажи, выдающие в нем опытного полемиста.
«...Как свой арест, так и предъявленные мне обвинения в к-р агитации, я считаю результатом политической мнительности, если не политического шантажа, ибо обвинительный материал настолько незначителен по своей юридической определенности и настолько мелок по своей сущности, что в связи с 10-ю годами лишения свободы, вызывает полнейшее недоумение и заставляет предполагать, что авторы приговора задались целью дискредитировать Советский суд и основы Сталинской Конституции.
В самом деле, в качестве единственного доказательства моей к-р а. служит какое-то заявление совершенно незнакомой мне женщины о том, что я, якобы публично, за столом, высказывал свое сожаление об аресте своего отца. И только, больше ничего...
Я прошу Вас, гр. начальник, рассмотреть мое дело... Этим самым Вы лишний раз дадите мне и моей семье убедиться, что Основы Советской Конституции незыблемы и что суд Социалистического государства - суд беспристрастный и более гуманный, чем суды всех остальных стран и государственных систем...»
С такой же просьбой обращалась к Л. П. Берия и жена заключенного священника, Надежда Леонтьевна Харьюзова, проживавшая с детьми в Гжели у своего отца, протоиерея Леонтия Гримальского.
В 1939 г. дела Николая Александровиче Харьюзова было пересмотрено. Были передопрошены свидетели Симагин и Сковородова. И оба дружно отказались от своих показаний... Оказалось, что «показания свидетелей были записаны не с их слов, а в формулировке оперуполномоченного Кулагина, и свидетели о содержании подписанных протоколов не знали».
Что делать? Получается, что человек два года сидит ни за что. Ничего страшного, одни «свидетели» отказались, найдутся другие. Нашлись.
«Вновь допрошенный свидетель Иванов А. Н. в своих показаниях подтверждает связь Харьюзова с иностранными интуристами» (так в тексте).
Решение тройки 1937-го оставили в силе.
И все-таки в ноябре 1943 г. отца Николая освобождают досрочно по состоянию здоровья. Из последнего места ссылки - Яринлага в городе Молотове он переезжает в село Жердяевку Тамбовской области, куда в начале 1942 г. была эвакуирована его семья. Затем вместе с семьей возвращается в Московскую область в село Загорянку Щелковского района.
В марте 1944 г. священник Николай Харьюзов получил назначение в церковь Архангела Михаила в Лорках (с. Загорново). За «моральную и материальную» поддержку мероприятий, проводившихся в годы войны, он был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». С 1945 по 1949 г. отец Николай работал литературным сотрудником в «Журнале Московской Патриархии», и, очевидно, в этот период он был возведен в сан протоиерея.
В ноябре 1949 г. настоятель загорновского храма вновь был арестован. Поводом для возбуждения дела послужило ежегодное проведение молебнов для школьников перед началом учебного года, а также высказывания о положении в стране во время проповедей и частных бесед. Разумеется, с позиции нормальной человеческой логики, ни одно из инкриминируемых отцу Николаю заявлений не могло бы быть названо контрреволюционной агитацией. Однако у власти логика была нечеловеческая. Через несколько лет, в 1956 г., в своем заявлении Председателю Московского облсуда Николай Харьюзов процитирует слова следователя МГБ младшего лейтенанта Барабанова, раскрывающие зловещий смысл нового дела: «...между делом 1937 г. и делом 1949 г. существует генетическая связь. Не было вы дела 1937 года, я не был бы "повторником" в 1949-50 г. Так мне, между прочим, заявил следователь. По его мнению мне верить было нельзя, ибо я еще в 1937 г. доказал свою политическую неблагонадежность...»
На этих страницах мы не будем останавливаться на подробностях возводимых на священника наговоров. Не потому, что считаем их несущественными. Они как раз были очень существенными, так как легли в основу второго обвинения и в конечном итоге вылились в новый 10-летний срок. Но мы не будем их пси дробно рассматривать по причине их, как это ни страшно звучит, типичности, одинаковости, примитивности. Как обычно, совершенно безобидные слова на страницах протоколов допросов под нажимом следователя превращаются в клеветнические измышления, проповеди, сказанные строго в рамках евангельских сюжетов, - в контрреволюционную агитацию, а цитирование журналов, издающихся и совершенно свободно продающихся в СССР, - в преклонение перед Западом.
Но была во втором деле священника Николая Харьюзова одна история, показавшаяся нам знаковой для понимания процессов тех лет.
Итак, 11 ноября 1949 г. майор МГБ Власов «...Нашел: Харьюзов враждебно настроен к Советской власти... На основании изложенного постановил: Харьюзова Николая Александровича... подвергнуть аресту и обыску...»
12 ноября арест и обыск состоялись. Нашли немного. Опись конфискуемого состоит всего из 8 пунктов, где помимо паспорта, военного билета, фотокарточек и пр., последним, 8-м пунктом указана книга Бердяева «Опыты философские, социальные и литературные» 1907 года издания. Именно эта единственная книга из обширной, как мы потом увидим, личной библиотеки священника, по какой-то причине заинтересовала следствие.
После было несколько допросов, результатом которых стало предъявленное обвинение. Казалось бы, дело можно закрывать, обвиняемого сажать и переходить к следующим жертвам. Но 12 декабря следователь Барабанов еще раз допрашивает отца Николая. Весь 6-часовой (!) допрос (начат в 11.00, окончен в 17.30) посвящен изъятой книге Н. А. Бердяева.
Этот допрос мы должны прочитать внимательно. Помимо того, что он как бы открывает первую страницу нашей истории, он интересен и сам по себе, так как является потрясающей иллюстрацией методов «работы» советской следственной машины.
Первый же вопрос, без обычных формальностей, сразу, как говорится, «в лоб»: «При обыске у вас изъята политически вредная книга Н. Бердяева "Под углом вечности. Опыты философские, социальные и литературные". С какой целью Вы хранили эту книгу?»
Вот так! Книга уже объявлена политически вредной. И уже в самом факте хранения усматривается что-то неблагонадежное. Что тут от неожиданности ответишь? Но опытный, как мы помним, полемист, священник Николай Харьюзов, отвечает даже несколько изящно.
Ответ: «Я хранил книгу Н. Бердяева "Под углом вечности. Опыты философские, социальные и литературные" с той целью, чтобы на примере этой книги еще больше убедиться в неправильности мировоззрения русской интеллигенции в ее отношении к марксизму-ленинизму».
Пример того, как одной фразой можно бить врага его же оружием!
Далее. Вопрос: «Вы читали эту книгу?»
Ответ: «Да, читал». Вопрос: «При просмотре этой книги обнаружено, что там имеется ряд ваших отметок, где Бердяев в особенно резкой форме выступает против марксизма. Что вы можете показать по этому вопросу?»
Ответ: «Все отметки... красным карандашом и синими чернилами сделаны были кем-то до меня. С такими отметками я купил эту книгу. Мои отметки сделаны только химическим карандашом. Ими я хотел обратить свое внимание на исключительные места несостоятельности Бердяева в отношении критики марксизма-ленинизма».
Опять безупречная защита. Следователь будто бы проигрывает обвиняемому. Однако через некоторое время прозвучал вопрос, которого не могло не быть. Он куда опаснее предыдущих:
Вопрос: «Давали ее кому-нибудь читать?»
Ответ: «Да, давал. Своему знакомому, учителю Загорновской школы Шевченко Григорию Александровичу в конце 1948 года одновременно с литературой по истории религии...»
Вопрос: «Как Вы отзывались об этой книге, давая ее Шевченко?»
Ответ: «...говорил, что книга... интересна в том отношении, что характеризует русскую интеллигенцию в ее нелепости по отношению к марксизму. Кроме того, она является своеобразным документом религиозного блуждания Бердяева».
И тут следственная машина, на время, казалось бы, выбитая из колеи, встает на привычные рельсы. И вот, уже совсем уверенно:
Вопрос: «Таким образом, факт распространения политически вредной литературы признаете?» Ответ: «Я признаю только то, что давал ее... Шевченко. Другим лицам я никому не давал».
Но младший лейтенант Барабанов уже нащупал слабое место и бьет прицельно:
Вопрос: «С какой целью Вы давали эту книгу?»
Ответ: «Я не придерживался никакой цели. Я давал эту книгу и другие, как пособие для подготовки к сдаче экзаменов в институте».
Вопрос: «Вы знали о политической вредности этой книги, и, стало быть, невозможности ее использования для учебы?» (своеобразная логика, не правда ли?)
Ответ: «...я предполагал, что ее можно использовать как пособие по истории религиозной мысли... я надеялся, что Шевченко отнесется к ней критически».
Далее следует заключительный вопрос следователя, но звучит он совершенным приговором:
«Давая читать эту книгу, Вы распространяли политически вредные взгляды, что целиком отвечало Вашим антисоветским взглядам. Что Вы можете показать по этому вопросу?» Да что уж тут покажешь?
Между тем допросы «свидетелей» продолжаются. Дело священника Харьюзова обрастает букетом наговоров, но все как-то неубедительно, натянуто, нарочито.
Наконец, 21 декабря известный нам следователь МГБ, младший лейтенант Барабанов допрашивает в качестве свидетеля Шевченко Григория Александровича, 1912 г. рождения, учителя Загорновской средней школы и одновременно студента 5 курса Московского педагогического института.
Примечательна история знакомства Шевченко с отцом Николаем, зафиксированная в протоколе. Оказывается, однажды в электричке Шевченко увидел некоего священника, читающего «журнал Московской епархии» (так в тексте), где была статья по истории православия. Шевченко спросил, где можно приобрести такой журнал, и тот посоветовал обратиться к любому священнику. Следуя совету анонимного попутчика, Шевченко познакомился с отцом Николаем.
Этот интересный эпизод пока оставим без комментариев. Теперь фрагмент допроса:
Вопрос: «О чем Вы беседовали при Вашем первом знакомстве?» Вопрос абсолютно конкретный. Следователя интересует их первая встреча. Первая!
Ответ: «В этих беседах Харьюзов интересовался моей учебой в институте, обещал мне оказывать помощь в этом вопросе, также интересовался успеваемостью его дочери, которая сейчас учится в 6-м классе Загорновской школы, где я являюсь учителем. В этих же разговорах Харьюзов рассказывал, что он в 1937 году был судим. При этом он заявлял: "Много людей погибло в заключении. Они были запрятаны туда, так как правительство боялось их. Людей сажали без суда и следствия". Далее по вопросу колхозного строительства он говорил: "Наши колхозы не рентабельны. Колхозникам на трудодни выдают очень мало. Они голодают, много берут налогов, отбирают весь урожай"...
Я возражал ему при этом, но он оставался при своем мнении.
Кроме этого он предлагал мне брать книги из его личной библиотеки для подготовки к сдаче экзаменов».
Вот какой содержательной была их первая встреча!
Это еще один интересный эпизод.
С трудом верится в то, что немолодой, опытный, прекрасно I понимающий политическую обстановку в стране священник при первой встрече с незнакомым человеком станет делиться с ним своим отношением к советской действительности и наговорит столько смертельно опасного. Создается впечатление, что свидетель Шевченко торопится рассказать то, о чем его пока и не спрашивают. Причем это предположение находит свое косвенное подтверждение в следующем вопросе следователя. Следователя не очень сейчас интересуют общие разговоры о ситуации в стране, его интересует конкретная книга! И, когда Шевченко, наконец, замолкает, он задает вопрос: «Какие же книги он давал Вам?»
Ответ: «В основном он давал книги религиозного содержания, а в начале 1949 года он дал мне книгу Николая Бердяева "Под углом вечности"».
Вопрос: «При вручении Вам для ознакомления с этими книгами, что он говорил Вам?»
Ответ: «Всех книг, которые он давал мне и что говорил при этом, не помню, но когда он вручал мне книгу Бердяева "Под углом вечности", то он говорил...»
На этом месте мы вынуждены на секунду остановиться, чтобы не пропустить третий интересный момент.
Прочтя этот фрагмент допроса, у нас опять создается ощущение того, что свидетельские показания опережают вопросы следствия. Следователь спрашивает о книгах вообще, а свидетель сразу перескакивает к одной конкретной. Следователь интересуется, что говорил Харьюзов при передаче книг, а свидетель, как будто заранее зная, чего от него ждут, отвечает про книгу Бердяева. Бедный следователь, предполагая, что протокол могут читать - мы, например, - изо всех сил пытается придать допросу вид объективного расследования, а неуемный свидетель бежит «впереди паровоза» и портит картину беспристрастного советского следствия.
Итак, уже всем понятно, что органы интересует книга Бердяева, но хотелось все-таки, чтобы допрос подошел к ней сам собой. А почему, собственно, интересует именно эта книга, станет ясно из продолжения начатого ответа свидетеля Шевченко:
«...то он говорил при этом, что у нас в России якобы нет настоящих философов-мыслителей, если, как он заявил, не считать Бердяева и Бухарина. Здесь же он начал восхвалять Бердяева, что он разбил марксизм, разнес его в пух и прах и заявил, что он целиком и полностью согласен с Бердяевым.
После такого разговора, Харьюзов вручил мне эту книгу, заявляя при этом, что эта книга запрещена и изъята. Поэтому, предупредил он меня, чтобы с этой книгой я был осторожен.
Ради любопытства я взял у Харьюзова эту книгу».
А вот это уже совсем серьезно!
Вот и ответ на многие вопросы.
На дворе 1949 г. Страной правит гений всех времен и народов, гигант политической, философской, экономической и всех прочих мыслей. А Бухарин - враг народа - давно осужден и уничтожен. Бердяев - мракобес и ярый антисоветчик - в 1922 г. вышвырнут из страны, чтобы и имя его здесь не произносилось. И вдруг такое!
Кстати, допрос на этом не кончился. Дальше Шевченко много и подробно описывает контрреволюционные высказывания отца Николая, но все они меркнут на фоне истории с Бердяевым.
23 декабря состоялась очная ставка отца Николая и свидетеля Шевченко, где как по писаному Шевченко повторил все, что мы уже знаем из предыдущего допроса. Разумеется, Николай Александрович опроверг все приписываемые ему высказывания по поводу разнесенного в пух и прах марксизма и отсутствия у нас философов, но это было уже не важно.
30 декабря следствие было окончено, материалы переданы в суд, о чем младшим лейтенантом Барабановым была составлена соответствующая бумага.
И в этот же день тем же младшим лейтенантом Барабановым в компании со старшим следователем
Стратоновичем был составлен и подписан Акт «...в том, что, рассмотрев переписку и документы, изъятые при обыске... у арестованногоХарьюзова Николая Александровича нашли, что перечисленные материалы не представляют какой-либо ценности и необходимость приобщения их к делу исключается, поэтому с согласия обвиняемого уничтожены путем сожжения, а именно: справка..., фотокарточки..., письма..., и... книга Николая Бердяева "Опыты философские, социальные и литературные (1900-1906)" изд. 1907 года».
Таким образом, следствие, поблагодарив мысленно Н. А. Бердяева, обозначило свою позицию.
31 декабря 1949 г. особым совещанием Министерства Госбезопасности СССР протоиерей Николай Харьюзов, как и следовало ожидать, был приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей и направлен в «Волголаг».
Отец Николай виновным себя не признал и впоследствии отправил множество жалоб в адрес властей, доказывая свою правоту. Освободившись в 1956 г., он некоторое время жил в городе Александрове, продолжая бороться за свое честное имя.
В 1956 г. президиум Московского областного суда реабилитировал Николая Харьюзова по делу 1937 г.
В 1957 г. его очередной протест по делу 1949 г. был удовлетворен, и дело наконец пересмотрено. Были даже передопрошены многие свидетели процесса 1949 года. В их числе был и Г. А. Шевченко, который, в общем, рассказал все, как и в 1949 г. Единственно, где память его подвела, это в истории знакомства с Харьюзовым.
Эта история, как мы помним, и раньше вызывала некоторые сомнения. Так вот в редакции 1957 г. она выглядела так:
«...познакомился я с ним (с Н. А. Харьюзовым) в вагоне поезда, когда в 1947 или в 1948 году я возвращался домой. В вагоне он читал журнал Московской епархии (так в тексте). В это время в институте я изучал по истории раздел "происхождение христианства". Я заинтересовался этим журналом и поинтересовался, где его можно достать. Он мне посоветовал обратиться к любому священнику. Так я стал брать у Харьюзов литературу...»
Текст без пропусков, дословный!
Вот, оказывается, как было на самом деле. Загадочным священником в вагоне электрички был сам отец Николай. Допустим. Но, позвольте: зачем же он предлагает обратиться за журналом к любому священнику, когда они с попутчиком Шевченко односельчане? Тогда фраза выглядела бы так: Вы можете взять журнал у любого священника, например у меня! А раз журнал у меня в руках, то возьмите же его скорей!..
Здесь впервые прослеживается мысль, что ни в какой электричке, ни с каким священником Г. А. Шевченко никогда не ездил. Просто ему нужен был предлог, чтобы познакомиться с отцом Николаем. А что может быть лучше для знакомства со священнослужителем, чем просьба о духовной помощи. С чего начинает Шевченко? Он просит дать ему возможность прочесть журнал Московской Патриархии. Он просит помочь и литературой в учебе.
И этим, несомненно, располагает к себе. Ведь отец Николай, кроме того, что священник, еще и человек прекрасно образованный, знает языки. А вокруг люди с начальным образованием, и даже малограмотные (это все есть в протоколах допросов). И вот появляется человек - студент, учитель, и просит помочь. Да еще с подачи какого-то встреченного в электричке священника. Отказать? Конечно, нет!
Отец Николай расположен к студенту, дает ему книги. Верит ему, коль скоро однажды снабжает Бердяевым.
И вдруг арест, допрос, очная ставка со вчерашним приятным знакомым. Зачем же он так клевещет?
Тут-то арестованный Харьюзов наверняка понял - все это было спланировано заранее. И Шевченко не просто студент и учитель, а секретный сотрудник. Сексот. Провокатор. Только при таком соотношении вещей все складывается в картину без натяжек. Но о. Николай не может подать виду, что понимает истинную роль Шевченко, иначе тем самым усложнит свое положение...
Конечно, это всего лишь наша реконструкция событий. Однако, внимательно изучая дело, нельзя не обратить внимание на слишком большое количество вопросов, связанных с каждым появлением на сцене свидетеля Шевченко.
К тому же в самом конце дела находится документ, который все ставит на свои места и подтверждает наши предположения.
Этот документ с грифом «секретно». Называется:
«Протест (в порядке надзора) по делу Харъюзова Н. А.»
Датирован 4 февраля 1958 г.
Там последовательно опровергаются решительно все свидетельские показания против отца Николая.
Большинство «свидетелей» перечисляются скопом, через запятую, и определяется, что их свидетельства «расценивать как антисоветскую агитацию нет достаточных оснований», или «своего подтверждения не нашли».
Отдельный абзац посвящен свидетелю Шевченко. Приведем его полностью: «Показания свидетеля Шевченко Харьюзов на очной ставке с последним категорически отрицал, заявляя, что Шевченко искажает смысл его высказываний. Шевченко, как это видно из материалов дела, являлся негласным сотрудником органов НКВД, а объективно его показания ничем не подтверждены, т. к. лица, на которых он ссылался, как на свидетелей в своих донесениях по делу даже не были допрошены».
И дана ссылка на дело, которое мы сейчас держим в руках.
На лист 54-й... И знаете, что? 54-го листа в деле нет. 53-й есть, а дальше сразу 56-й.
Легко проверить, дело хранится здесь: ГАРФ, ф. 10035, д. П-22897, 1949 г.
7 марта 1958 г. дело было прекращено за недоказанностью обвинения.
Но вернемся в страшный 1937 г., когда Успенская церковь осталась без настоятеля.
31 октября 1937 г. на место переведенного в другой храм Николая Харьюзова в Успенскую церковь был назначен его тесть, протоиерей Леонтий Гримальский.
Леонтий Стефанович Гримальский родился 10 июля 1869 г. в селе Лодыженка Уманского уезда Киевской губернии в семье дьячка. В 1892 г. он окончил Киевскую семинарию и был назначен на должность учителя церковно-приходской школы в селе Русаловке Уманского уезда. В 1894 г. Леонтий Гримальский был рукоположен во священника и определен в храм села Песчанова Звенигородского уезда Киевской губернии. В 1901 г. отец Леонтий награжден набедренником, в 1911 г. - камилавкой, а в 1913 г. - наперсным крестом. В 1914 г. он был переведен в храм в село Роги Уманского уезда Киевской губернии. В 1922 г. священник Леонтий Гримальский возведен в сан протоиерея, в 1928 г. награжден палицей.
В 1931 г. отец Леонтий переехал к своему зятю в село Жигалово Московской области, где исполнял обязанности псаломщика с правом священно служения. С апреля 1932 г. по июль 1937 г. отец Леонтий служил в Петропавловском храме села Лыткарино-Петровское Ухтомского района Московской области, затем - в селе Ильинский Погост Солнечногорского района. В 1935 г. он был награжден наперсным крестом с украшениями. Недолгим было служение протоиерея Леонтия Гримальского в Успенской церкви. 26 января 1938 г. его арестовали по обвинению в контрреволюционной агитации. 30 января состоялся первый допрос отца Леонтия, в ходе которого он полностью отрицал свою вину.
Да и из протокола допроса создается впечатление, что арестовали отца Леонтия без каких-то конкретных причин, а просто как социально чуждого. Даже в графе, где указывается, в качестве кого допрашивается арестованный, ничего не написано. Он не свидетель и не обвиняемый. Незадолго до его ареста был арестован, как мы уже знаем, его зять, священник Николай Харьюзов, и следователь задавал дежурные вопросы об общении тестя и зятя. Из анкеты, которую после ареста заполняли со слов обвиняемого, выяснилось, что имущества у отца Леонтия после 1917 г. не было никакого.
А вот до этого было обширное хозяйство. Читая протокол допроса, начинает казаться, что следователь с радостью хватается за это обстоятельство, так как больше говорить будто бы и не о чем. А перечисление «богатства» обвиняемого занимает существенную часть протокола, да потом еще и аккуратно подчеркивается как важнейшая его часть. Этот вывод мы делаем, так как других подчеркиваний в протоколе нет. На вопрос об имущественном положении до революции отец Леонтий подробно отвечает:
«Имущественное положение мое до революции 1917 года следующее: Земли имел 35 десятин (38 га по современному счету). Лошадей рабочих шесть, коров две головы и пять штук молодняка рогатого скота, одну большую свинью с подростками до шести штук... Землю обрабатывал наемным трудом. Постоянных работников имел круглый год двух человек, и во время полевых работ нанимал до 20-ти человек. С 1917 года земля была изъята, скот я распродал. С тех пор я земли не имел и также не имел скота...»
Отцу Леонтию под семьдесят. Когда случилась катастрофа 17-го года, было под пятьдесят. И вот он - несомненно, не в первый раз - рассказывает чужому, заведомо неприязненно к нему относящемуся, молодому уверенному в своей власти младшему лейтенанту ГБ, историю собственного разорения. И понимает, что реакцией на эту историю будет не сочувствие, не равнодушие даже, а злорадное торжество.
Следователь, у которого пока нет ничего конкретного, скрупулезно записывает количество скота, а потом еще и подчеркивает. Вот, нашел! Конечно, такой будет против советской власти! Подумать, молодняка шесть штук. Молодец, оперуполномоченный Николаев! Не зря хлеб жуем!
Против Леонтия Степановича Гримальского дал показания только один свидетель, допрошенный 8 февраля. Ла и эти показания нельзя назвать какими-то уж убийственными. Следователь спрашивает просто: «Что вам известно о контрреволюционной деятельности Леонтия Степановича Гримальского?»
А свидетелю, судя по всему, ничего не известно. Он говорит, что часто посещал квартиру Гримальских, что к ним кто-то приезжал, кто - не знает. Да, Гримальский поддерживал связь со своим зятем Харьюзовым и диаконом Воскресенским. Но те уже арестованы. Да, Воскресенский, тот «...открыто компрометировал советскую молодежь, называя ее шпаной...»
А Гримальский...
Следователь ждет, а свидетелю, как кажется, и сказать-то нечего.
Потом находится: «Из разговоров Гримальского я только один раз слышал недовольство по адресу советской власти - по поводу мясопоставок. Разговор его сводился к тому, что власть незаконно берет мясопоставки, подлинных сказанных им слов, я сейчас не помню...»
Бедный свидетель. Понимает, что говорить что-то надо, а слов подлинных не помнит...
Самое ужасное, что этого было достаточно для решения дальнейшей судьбы священника.
На следующий день 9 февраля оперуполномоченный Николаев допрашивает отца Леонтия. В графе «в качестве кого» уже стоит - «обвиняемого». Второй допрос почти в два раза короче первого. Чего рассусоливать? Судьба решена.
Вопрос - ответ. Вопрос - ответ...
Проводил контрреволюционную агитацию? - нет. Внушал верующим недоверие к советской власти, партии и конституции? - нет. Запугивал колхозников предстоящей войной и большими трудностями? - нет.
Говорил о неправильных действиях советской власти по взиманию госпошлин? - нет! На все вопросы - нет.
Припомнили ему также и «контрреволюционную деятельность» его зятя, священника Николая Харьюзова.
Ну, хоть виновным-то себя признаете?! Опять нет?
Протоиерей Леонтий себя виновным не признал.
Суд был коротким - 21 февраля 1938 г. тройка НКВЛ вынесла постановление о расстреле отца Леонтия. 26 февраля, то есть через месяц после ареста, протоиерея Леонтия Гримальского расстреляли и погребли в общей безвестной могиле бутовского полигона.
21 июля 1989 г. решением прокуратуры Московской области отец Леонтий был реабилитирован.
В послесоборный период, 26 декабря 2001 г., протоиерей Леонтий Гримальский был прославлен в лике святых, а его имя включено в Собор новомучеников и исповедников Российских XX в. Память священномученика Леонтия (Гримальского) совершается в день его смерти 13 (26) февраля и в день празднования Собора новомучеников и исповедников Российских - 25 января (7 февраля).
Далее: Возрождение храма Успения Пресвятой Богородицы села Гжель
